"Зверев в Огне": пожар способствовал

Дизайнерам я особенно рекомендую побывать на выставке Зверева в Новом Манеже. Во-первых, выставка почти прошла, закрывается 30-го (небольшой для события такого масштаба срок удлинен расписанием - до 21 00 и отсутствием выходных). Во-вторых, «Зверев в Огне» - "закладной камень" для будущего музея художника, и потому уникальные, отреставрированные после злополучного пожара на даче коллекционера Георгия Костаки в 1976 г. работы долгое время можно будет увидеть только в каталоге. Даже медиаарт Александра Долгина и Ираиды Юсуповой вряд ли останется на Youtube - его приберегут для будущего музейного пространства. Ну и, в-третьих, дизайн выставки представляет эдакую livre d'artiste, ибо Зверевский мазок и росчерк оказался конгениальным процессу горения. Метафорически и буквально: паленые края - лучшая рамка, черная пустота  - лучшее пространство. Как это было у даосов, авангардистов, как это есть у нас, в минуты рождения и смерти, которых не знаем и не помним.

Из «дачной» истории: «В 1976 году по домам московской интеллигенции пошли слухи, да разговоры: Костаки с семьей собирается уезжать в Грецию. Коллекцию вывезет. - Нет, коллекцию вывезти не дадут. - Коллекцию подарит Третьяковке. - Нет, иконы и первый авангард подарит, а второй авангард вывезет. - Оставит все, если залы, в которых будут висеть работы из его коллекции назовут его именем. - Первый авангард - ценнейший - заберет, а современных здесь бросит... И вдруг сенсация - все сгорело! Пожар на даче легендарного коллекционера в Баковке! - Кто поджог? - Правда, все сгорело? Все, все?  И иконы, и Экстер, и Гончарова, и Рабин, и Свешников, и Плавинский, и Зверев?

Первым к горящему дому приехал сын Георгия Дионисовича Костаки - Дмитрий. У дома стояли восемь пожарных машин без воды и три машины КГБ.

 Георгий Костаки в отчаянии кричал в телефонную трубку Звереву: - Толя, все сгорело!

- А никто не пострадал? - поинтересовался Зверев.

- Нет.

- Это хорошо. А картины я новые нарисую, - обнадежил Зверев.

По свидетельству дочери Георгия Дионисовича Натальи, сгорело все, что висело на стенах, в комнатах дома. А сохранились лишь живописные работы и графические листы, хранящиеся в кладовке - собрание лубка и Зверев»

Обгоревшего Зверева Наталья Костаки доверила выставить галерее Полины Лобачевской, которая художника хорошо знала, дружила с ним, изучает и выставляет его работы уже много лет.

И перед нами своего рода финальная, итоговая экспозиция. Все, что нужно теперь - расширять пространство, «довешивая» недостающие работы, разнося по разным пространствам кино и медиаоперу, телевизионные новости и сами картины. Собранное в двух залах сейчас, все это дает такой конфликтующий шумовой эффект раннего утра, когда сквозь стену сна, как в коммуналке, пробивается реальность. Тут виолончель Юсуповой звучит, а тут Немухин вспоминает, тут петух обгорелый кричит, а тут Парфенов артикулированно вещает в новостной программе. Ну и так далее, кого-то всегда в таких случаях хочется пристрелить - ну, конечно, друзей и журналистов. В пробудившейся вечности именно документальное выглядит фантомом, не укрощенным ни композицией художника, ни тактом огня. Зверев же - в "паленой бороде" фотографий, картин, рисунков и видео - победно пребывает.

Беседуем с куратором - Полиной Ивановной Лобачевской.

Я слышала, что затевается музей Зверева. Расскажите, каким он будет.

Пока, кроме того, что, что музей будет, я ничего сказать не могу, потому что программа   только сейчас осмысляется. Окончательно ее формулировать не берусь.

Но в собрание войдет все, что есть Зверева и о Звереве?

Не совсем так. Мы будем опираться на свою базу, состоящую из нескольких основополагающих коллекций, естественно, с наращиванием в последствие коллекционного фонда и привлечением ряда наиболее интересных московских коллекций, которые будут встроены в нашу систему координат... Это будет живой музей. Не канонический, не мертвый и не кладбищенский.

Сейчас многие говорят о «живом»,  «интерактивном»... что имеется в виду?

Я бы не употребляла ни в коем случае слова «интерактив», потому что оно стало уже и расхожим, и израсходованным полностью. Есть множество других форм подхода к материалу, которые в какой-то степени мы попытались использовать здесь - кинематограф, проекции, которые позволяют рассматривать материал более пристально, проникая в него с разных сторон. Одно дело, когда мы смотрим на работу в ее естественном виде, другое дело, когда она становится «живой». И это не потому, что веяния времени такие, Зверев творил и умер в прошлом веке. Он перенесен в век нынешний с помощью нынешних технологий и интерпретаций, которые он выдерживает. Он не остался «там», в прошлом, он присутствует здесь, и мы это видим по лицам людей, которые сюда приходят, по их записям в книге отзывов.

Зверевские работы выдержали испытание огнем, «пожар способствовал им много к украшенью» - это трагический, «грязный» формат оказался столь же филигранным, нервным и выразительным, как сама манера художника.

Согласна. В «Огненном зале» - 128 работ, чудом уцелевших в огне пожара (а с именем Зверева чудеса всегда были рядом). На листах будто сохранилось главное - лики, части пейзажа, даже петух, у которого половины туловища нет, кажется, кукарекает, он все равно живой! И все это погружено в некую космическую среду - там нет стен, там нет потолков, лишь свет, освещающий то, что нужно осветить. В этом - элемент мистики - чудесного факта уцелевших работ. Расположение таких картин где-то в быту, в рамочках, уничтожило бы весь смысл. Только в открытом космосе можно рассмотреть такие работы. И это наталкивает на следующую мысль: вот мы перевели Зверева из «того» века в «этот», и не есть ли это дорога еще дальше, в будущее?  Кабаков сказал «в будущее возьмут не всех», но мы пристрастно утверждаем: Зверева возьмут в будущее, он, как загадочный летательный аппарат, перелетающий через время. Можно попробовать опровергнуть эту концепцию.

Сейчас на Зверевские вернисажи приходит непростая публика. Я бы ее назвала первыми кураторами. Это те, кого он рисовал, в чьих домах хранятся его работы и память о том, как они рождались - часто в качестве дара за ночлег, некоего натурального обмена, сотворившего негласный, но плотный, многомерный «квартирник», где художник и зритель - соавторы одного перформанса, московской среды, парка Зверевсокго периода. Будут ли эти люди как-то задействованы в работе музея?

Ну, этот вопрос надо адресовать к социологам, пусть они это изучают, а с точки зрения человеческой, могу вам сказать, совершенно беспафосно, что сегодня уже не осталось большого количества почитателей, знатоков и любителей Зверева, которые могли бы ежедневно давать от 900 до 1000 человек, как мы это сегодня наблюдаем на выставке. В лучшем случае их сегодня человек 300 или 500. Остальные как-то слышали про Зверева. К нам приходил человек, который сказал, что все детство жил с этим именем, что его мать и бабушка очень его почитали. Здесь очень много молодых людей, и вот для них, собственно, и сделан концепт выставки - Владимиром Синевым, чтобы выяснить: им, владельцам айфонов и смартфонов, воспитанных на продукции Голливуда, им-то интересно все это?  Оказалось, интересно! Поэтому я так плотно не увязывала бы его с пенсионерскими поклонениями, идущими из прошлого симпатиями. Я рассматриваю сегодня Зверева как абсолютно актуального художника. Я не знаю сейчас никого из ныне живущих в России актуальных художников, кто был бы равен Звереву по силе и по мощи таланта, выразительности и виртуозности владения профессией. Те имена, которые нам предлагают, покрыты такой суррогатной пленкой заниженных требований к искусству. И людей не обманешь! Можно какое-то время обманывать, а со временем выясняется, что художник испаряется,  не остается. А Зверев остается: в двенадцатый год нового века, спустя почти 30 лет после его смерти, мы видим здесь тысячи людей. Вот ответ на все вопросы!  И заодно на вопрос: что же такое актуальное искусство, не пора ли разобраться в этом до конца? Может, это чье-то мифотворчество, специально придуманное оправдание неумению рисовать? Неуменю владеть профессией? И это возводится в некий принцип? Да, нам говорят: «концептуальное искусство», а мы тоже сделали концептуально!

Расскажите, как.

В одном «кино-зале» - два фильма идут, и в этих фильмах - его друзья, те, кто о нем заботился. Их портреты висят на стенах, они будто киноартисты на фотографиях в фойе. А на переднем плане мы рассматриваем шедевры. Александр Долгин сделал три видеоработы. Одна, AZ  (мы ее взяли с позапрошлогодней выставки) - очень изящная, очень тонкая работа: анимированные фотографии введены в среду того времени - кинокадры любимых фильмов Хуциева.  Остальные две его работы сделаны к этой выставке.  

У нас порядка 75 погорелых работ. В Мы показываем 24, больше нельзя, но благодаря замечательному изобретению - вертикальной плазме, были показаны и остальные работы. Надо сказать, что не всякий современный художник выдерживает такое увеличение, Зверев - выдерживает. Это лучшее доказательство мастерства. Александр Долгин увеличил рисунки, Святослав Пономарев - автографы. Первые обнаруживают секреты письма, вторые - заложенные в росчерках композиции.

То же самое - в «Огненном зале», там висит 128 картин. Но часть из них мы сочли необходимым увеличить. Это повышает, безусловно, эмоциональное воздействие, многие со слезами на глазах выскакивали, и знаете, такие, бойцы и ветераны современного искусства, галеристки... Видеоработы Долгина дают возможность рассмотреть саму манеру письма, пластику кисти, пастозность и целый ряд вещей, которые в маленькой работе не всегда и разглядишь. Уже не говоря о большом открытии супрематических этюдов, которые Зверев рисовал в продолжение опыта Малевича и авангардистов, но абсолютно по-своему. У него совершенно иная внутренняя эмоция, своя драматургия. У Малевича превалирует геометричность, у Зверева - эмоциональность. Он сумел и в простые фигуры вдохнуть собственную жизнь. То есть, проживая историю искусства от Леонардо до Малевича, он энергетически перерабатывал все сам. И оставался самим собой. Он аккумулировал энергию гениев, оставаясь сам великим художником Зверевым.

На идущем сегодня Медиафоруме сделана любопытная музейная выставка из авангардистских опытов исследования изображения и его динамики. Радикальные высказывания Матюшина, Рихтера, Дюшана, Джун Пайка, Джейкобса и других навели на мысль об исследовании структур наблюдения и воздействия как некоей пульсирующей потенциальности, рождающей новую жизнь. «Стеклянный дом» Эйзенштейна - в скетчах.  Но вот отсутствие сегодняшнего адекватного наполнения этих структур оставило ощущение Сил без Спаса на воображаемой иконе. На выставке «Зверева» Спас будто бы явился - из огня... А как думал об этом сам Зверев? Чем была для него икона?  

Никаких историй на эту тему мне не известно, хотя я и общалась с ним лично и много. Знаю только, что он был глубоко верующим человеком, и тему Спаса, скорее всего, проводил через свои автопортреты. Как, впрочем, и каждый художник Зверевского уровня.

PS. «Паленый» Зверев поднимает и вопрос о бренде, конечно. С одним существенным «но»: художник признан на рынке, но нам с вами, согласитесь, от этого что?  А вот то, что происходит с нами на выставке, достойно внимания. Зверев - художник, человек, перформер - востребован и потому в обычной книге отзывов мгновенно  подвергается массовой демократизации (вызывая острое желание рисовать и творить) и национализации (люди хотят видеть Зверева каждый день, сколько пожелают и требуют организовать музей). Зверев объединяет, заставляя не просто верить в Настоящее, но буквально видеть и ощущать его. Перенося это чувство на самих себя и превращая огонь суетных московских пожаров в триумфальную мамлеевскую марку.