Ганс Руди Гигер: "Чужой" среди "своих", часть 2

Свой и чужой

Носители этих черепов, о которых шла речь в предыдущей части статьи  - люди разные. В ангельском чине преобладают автопортреты и авторитетные персонажи: у Грея - Тимоти Лири, Барак Обама. У Гинтовта - древнегреческие божества, герои советской поры.  В противоположном лагере царят инфернальные тотемы - козлообразный Вельзевул с черной "нубийской царицей" или жертвы: например, автопортрет Худякова "в лице" невинноубиенного последнего русского царя, и автопортреты Гигера в виде инфернального эмбриона (реакция на детские кошмары, навеянные маленькому посетителю католического детсада рассказами монашек о страданиях Иисусовых). К слову, критики справедливо подмечают: графика Гигера сильно напоминает внутренности готических соборов, чьи шпили пронзают небо точно так же, как члены пронзают греховные вагины ксеноморфов.

Кстати, о гендере. Интересно также, что в ангельском лагере правит разделение полов, с доминантой мужского начала.  В адском пространстве оппозиции полов почти стерты, но доминирует начало женское.

При этом безграничности любви, источаемой ангельским чином, сопутствует такая же безграничная жажда убийства  в чине сатанинском. И здесь пространства различаются ровно как Дантовы Рай и Ад: в Раю спокойно и безмятежно, тогда как Ад полон драматичных изобретений. Для пары Худяков-Гигер это, безусловно, мутации человеческой плоти и металла, гуманоида и оружия. Тут срабатывает тот же затвор, что разделял внешнее и внутреннее, пространство и процесс.

Худяков противопоставляет тело металлу, обрамляет и инкрустирует им плоть, добиваясь эффекта стигмата, кунсткамеры, реликвии, до которой дотронуться невозможно. Но, в то же время, и убийца, и жертва застывают символами. Напротив, Гигер предпочитает сплавлять металл в единое живое существо, готовое к размножению и самоуничтожению.

Вот, пожалуй, самый яркий пример оппозиции - канализационный люк Худякова и мусоропровод Гигера:

В результате получается, что мертвое, мавзолейное тело (а все кунштюки Худякова - не что иное, как мини-мавзолеи и "дары вождям"), получает многообразную реинкарнацию. Из десятков вариантов самый популярный -  оскароносный ксеноморф из  фильма "Чужой". Интересно, что оба "адских" художника тяготеют к "естественнонаучности" и химическим ретортам. Но у аристократичного Худякова они так и остаются реликвиями из ризницы вождей, а сын аптекаря Гигер тачает и клепает на нано-станке все новых и новых рабочих монстров.

Слово и дело

В мавзолее Худякова тихо, даже когда звучит оглушительная музыка и являются на свет громадные мухи - они проходят сквозь биоморфов как независимые проекции, создавая эффект "ипостаси", высказанного слова, пусть и греховного. У Гигера же ничего не случается параллельно - он мастер непосредственного контакта.

Впрочем, то же самое можно наблюдать и в оппозиции Гинтовт-Грей. Сверхновые когорты и плоскости Москвы не пересекаются. Зато герои Грея постоянно контактируют. Особенно показательны здесь священные зеркала Капеллы, сделанные в человеческий рост, так чтобы стоящий перед ними зритель мог "совместить" собственные чакры с нарисованными на атласе и зарядиться энергией.

Нет ничего удивительного в том, что на "божественном" уровне (Гинтовт-Худяков) знаки и объекты совпадают. И как следствие, они могут породить ничего  ничего, кроме реликвий.  "Человеческий" фактор  Грея-Гигера превращает знак в речь, а речь в действие, полностью реализуя дискурс.

Эту мысль хорошо иллюстрирует  само производство знаков.  Грань между духом и плотью абсолютно бескомпромиссна на уровне царей и василевсов - сочиняют ли они алфавит или произносят речь. И она превращается в органический сплав на человеческом уровне - материальном и духовном. Банановый  "Новый русский шрифт" Худякова примиряется с реальностью лишь в стальных "Иероглифах" Гигера.

А вот неведомая древняя мантра, увиденная  женой Алекса Грея Элисон в психоделическом сне. Ее бодрствующий пращур - вопрос ребром на кириллице - от Гинтовта:

Обратим внимание: если буква и дух, слово и дело у Грея и Гигера отодвинуты на неопределенный, уместный и своевременный срок, то ситуацию со "шкурными" буквами Худякова и кириллической директивой Гинтовта можно рассматривать как радикально-прагматическое пресечение выстрелом алфавита. Как говорилось в одном старом вестерне, "Одна нога твоя в могиле, а другая поскользнулась на банановой кожуре". Есть и русский каламбур: "Сказавши А, по волосам не плачут".

Люди и вещи

На архетипическом уровне оппозиции нередко меняют оси, закручивая архи-человека в витрувиальное колесо. Понятно, что мухи Худякова - это божества для земноводных и козлоногих Гигера, а птицы Гинтовта парят над левитирующими бодхисаттвами Грея - тут и всматриваться не нужно, сказка прозрачна. Но если залезть начердаки Гинтовта, найдутся и копытные, и птеродактили, и слоны... И наоборот, если спуститься в подвалы Гигера, из адских недр всплывут великолепные фараонши-Хатшепсут. Однако божества есть божества. И на этом уровне мира нет, как нет его между материей и духом, знаком и объектом.

У каждого из членов 4Г-матрицы есть своя аудитория. На уровне Гинтовт-Худяков она особая. Это элита. Олигархи, разрушители Москвы, теневые экономисты и кукловоды  - скрытые герои и покупатели произведений Худякова (покупка работ задорого - безусловно, отдельный, спроектированный ритуал). Для них и о них - инерьерный люкс-проект Hotel Russia, и соблазнительные девы, и инфернальные дискотеки. Но это дьяволы. Страшно далеки они от народа.

Напротив, аудитория Гинтовта - воины света, ригористы-неоплатоники из бывшего национал-большевистского и нынешнего евразийского движения. Для них, называющих себя радикальными субъектами, - эсхат-плакаты "Родина-Дочь", боевые Нептуновы вилы и топоры с оптическим прицелом, а также манифест-"Доктрина", намеренно противопоставленный Триеровой "Догме" и столь же неукоснительно исполняемый. Но радикальные субъекты, в силу своей радикальности, далеки от обывателя.

Еще дальше боги и черти оказываются друг от друга, представляя не всегда видимый, но всегда непримиримый фронт Тьмы и Света. Знаменательно, что художники осознают себя в рамках единого ритуала, и, так или иначе, работают на одну цель - спасение Москвы и Державы. Отличное доказательство тому - реанимированная Гинтовтом и Худяковым рубиновая кремлевская звезда. Только у Гинтовта лучи  звезды- концы божественной мандалы многополярного мира, а у Худякова - лапки будущей мухи. Другой яркий пример "спецназовское" уподобление адской природе врага в час мести. Вряд ли сознательное, но вполне очевидное (Гинтовт-Гигер). Стоит обратить внимание (вспомнив сравнение черепов в предыдущей статье) на то, что явно трофейное (возможно, нацистское), документальное происхождение вражеского черепов в работах Гинтовта наделяет врага высоким старусом, равным божеству Света. Останки врага - такая же реликвия, как и святые мощи. Враг обладает царственным достоинством Каина, некоей неверной ветви божественной человеческой природы. Просвеченные золотым или белым светом  зловещие "березки" Гинтовта - не только остроумное указание на партизанскую войну или спецназовскую амуницию (хотя все это замечательно вписывается в воинскую парадигму). Это знак исчезающей пробытийности, на прахе которой строится Царствие Небесное. Гигер же остается разрабатывать именно пробытийное поле - и материнское лоно становится то расстегнутым зиппером, то оружейным магазинам.Иссушенная до костей кожа не перестает быть одеждой.

У небожественных, абсолютно человеческих Гигера и Грея - свои "общины" - нью-эйджевская диаспора ориенталистов и почитателей ЛСД и айхуаски - с одной стороны и "чернокожаные этносы" - готы, металлисты, байкеры, с другой. И здесь в качестве фирменного стиля выступает, конечно, одежда и аксессуары. Но особенно - татуировка.

Гигерова графика мгновенно забивается под кожу в виде татуировок на манер вживления эмбриона "Чужого" в организм героини фильма. Более эргономичных рисунков, вероятно, в докомпьютерной графике и нет.  Рассказывают, что как-то в Праге Гигера встретили человек 20 "в доску чужих" фанатов, растатуированных с головы до ног.

Впрочем, точно таких же энтузиастов легко мог встретить (если не встретил) и Грей, во всяком случае в сети татуированные толпы равновесны и рифмуются.

Аксессуары Грея-Гигера разнятся на манер татуировок: у Грея - "Третий глаз". У Гигера восходит к фрагменту одной из картин, где оставшаяся в живых рука делает инъекцию наркотика оставшейся в живых ноге. Кстати,  популярная тема "полезных" и "вредных" наркотиков вполне исчерпывается этими двумя "логотипами".

Итого

В общей райской копилке оказывается -  рубинозвездный  евразийский "город золотой" -Москва, созвучная цветущей сложности капелла священных зеркал с эволюцией человечества (подробнее см. указанные в начале статьи ссылки на репортаж), и развитие капеллы - часовня мировых религиозных традиций, которую Грей строит под Нью-Йорком. И далее - фрактально-мандалические татуировки - символы вечности, майки, "третий глаз" на шнурке.

В адской же копилке оказывается грех - также на шнурке, а еще часы, которые можно носить на руке по нескольку штук, имитируя позвонки и ребра скелета, культивируя и уточняя линейное время). Пожалуй, перекличка часов Гигера с мандалой Грея не так интересны, как перекличка с часовней Грея и градом Гинтовта сети баров Гигера и Hotel Russia Худякова - временными пристанищами случайного потребления. Их символами (привет Ильфу и Петрову!) выступают два кресла - одно - израненная плоть, другое - обнаженный скелет:

Погребальная урна Гигера (канопа ксеноморфа) и его же микрофон в виде нубийской царицы для Джонатана Дэвиса были бы и вовсе не в счет, если бы и Грей не участвовал в дискотеках: напротив, он их проводит и под музыку и драматическую клоунаду читает аудитории свои стихи, проецируя на белые одежды  истены зданий мандалические фракталы.  А Гинтовт вспоминает про громкоговоритель и запускает по нему, вместо рок-звездного голоса знаменитую речь Вождя 22 июня "Братья и сестры..." и похожий на ливень шум аплодисментов делегатов съезда КПСС.

Итак, перед нами два мира - виртуально-державный и вещественно-личный. У многополярной, радиально-кольцевой Москвы, где купола, ступы и минареты - модификации одной протоформы нет, как в Советском Союзе, "ни дома, ни улицы". Зато в стане Дьявола есть и отель, и бар, и вещи, и личное время, вплоть до выбора момента смерти - суицида.

Смех и грех

Гинтовт и Грей не умеют смеяться, - только радоваться. Зато смех нередко одолевает противоположный лагерь. Худяков может поднести в дар правителю чеширскую челюсть Сталина, а Гигер нет-нет, да и нашалит, скажем, пустит чьи-нибудь рожки да ножки кататься на мотоцикле или  на лыжах, а то зарядит обойму греховной страсти пустыми патронами порно, "пройдясь" по технике монгольского лука Гинтовта шаблоном и аэрографом.

Гигер прост, как Гуттенберг, и не скрывает этого. В нем нет ни мрачной таинственности Евгения Юфита, ни сквозящей безнадежности Михаила Черепанова. Даже Босх, Дюрер и Дали, с которым, наверняка, сравнивают Гигера, вызывает холодок под ложечкой, а Гигер заставляет лишь любоваться выделкой.

Для мистерии нужны паузы, пустоты, неоднозначности. Но этого нет ни у Гигера, ни у других игроков "Матрицы". В этом смысле нет разницы между освежеванной курицей из Гигерова "Каравана" и прорисовкой энергетических полей Адама и Евы у Грея. Нет загадок и выше - в бого-сатанинских эмпиреях Гинтовта и Худякова.

Все, что могло бы наполнить жизнью эти кристаллические решетки - это  движение - оперы, балета, социальных потрясений.. А пока, даже с учетом саундтреков, мы имеем дело лишь с ритуалом, акцентирующим культурные парадигмы. И в этом ритуальном поле Ганс Руди Гигер, оказался не чужим.