Худграф: книга живая и мертвая
Книга мертвая и книга живая - два фантома - случайная встреча? «Книга Беглецов. Тексты с комментариями» Петра Перевезенцева. «Микродрамы» Ивана Языкова.
В Новом Манеже прошла выставка-ярмарка «Худграф». Дело весеннее - толпой, будто в одном троллейбусе едут, прижавшись друг к дружке и позволяя подходить, листать, спрашивать о нынешней цене - стар и млад: Тапиес и Миро, Яковлев и Сойфертис, Шагал и Дынников Калинович и Свешников, Рожкова и Мастеркова, Молочников и Красулин. Все это описывать нет смысла, иди да смотри на Шагаловы - пальцем по стеклу - эскизы витражей и категоричные цветы Яковлева - окруженные тач-скринами и айпадами мы соскучились по делу рук человеческих и графика воспринимается как распахнутое окно на улицу.
И все бы рекламно, если бы не две вещи, обратившие взгляд с ясной лазури на оголенную проталинами землю. Книга мертвая и книга живая - два фантома - случайная встреча? «Книга Беглецов. Тексты с комментариями» Петра Перевезенцева. «Микродрамы» Ивана Языкова. Галереи - "Культпроект" и "Роза Азора".
«Беглецы» - ключевая находка в 10-летней археологической экспедиции художника в Копысу (видимо, от слова «копать») - собственную страну-утопию, погребенную под вулканической лавой фактов - запретов, нарушений, доказательств.
В стране единственного вербального кода, где нельзя друг друга трогать, нельзя друг на друга смотреть, а можно лишь переписываться внутри ограниченной группы, без надежды на переводчика и, в конце концов, собеседника - предметы культа и искусства (экспонаты пяти выставок, плод 10-летней работы) не столь важны: они сведены к слепым болванам и маскам. Главный герой - письмо, а финал - книга. Запущенный запретами вавилонский маховик дает на выходе ядерный взрыв всевозможных письменных источников: указаний, предписаний, объяснений, оправданий, перетолкованных в слоистые фрагменты чего-то анонимно-единого, похожего на осиное гнездо или запеленутую мумию. Нарастающий хаос утолщает стенки лохматых кострукций, схваченных, как кнопкой портетом и репликой последнего толкователя. И, точно также как книжные короба и свитки вытесняют из домов живых жителей с пожитками (вещей в Копысе почти нет), бумажная, обрывистая масса вытесняет текст. Дурной, нечитаемый и неподвластный никакому многоголосию палимпсест сравнивают с помпейским пеплом и семиотической интоксикацией. Конфликт индивидуального и коллективного календарей превращают Копысу в бесконечную меланхолию. Эмбрион жизни высох на корню, повиснув на тонком клочке документа.
Формат «Книги беглецов» взрывает сразу оба жанра - livre d'artiste с культом картинки и авангардистскую «книгу художника» с культом объекта. И то, и другое присутствует и одновременно исчезает. От всего этого веет последним иудейским исходом, постсоветской гарью и contemporary-дымом одновременно. К этой слоистой пост-книге более всего подходит выражение «культурный слой». Ссохнуться в целлюлозу не дает дизайн - гармоничный и выверенный - знак прямоугольной скрупулезности копысян.
Эти мандалические ошметки - последнее прибежище пиктограммы, алфавита, линейного письма, книги. Антикнига неожиданно подводит печальную черту под целым рядом живых проектов - свитками «Лисы и праздники» Виктора Пивоварова, лабиринтом «Десять персонажей» Ильи Кабакова, карточками Льва Рубинштейна... Даже «Мертвые письма» и почтовые надгробия Хаима Сокола не кажутся безнадежными, ибо не мертворождены: можно посыпать голову текстом. Копысяне же бегут от текста в никуда.
И такая есть - несшитая, растущая в трех разных горшках: микродрамы, макроказусы и азбука Ивана Языкова. В полном смысле слова это книга вещей, перетертых в груды бесполезностей, игрушек и теней.
Проект вызывает в памяти и мусорные инсталляции Кабакова, и «Шинель» Норштейна, и «Гулливера» Свифта. Но ближе всего, наверное, «Городок в табакерке» Одоевского. Мелочи Языкова асоциальны и свободны, и, несмотря на некоторую монструозность (приглядевшись, в толпе пляшущих, как мошки в столбе света, существ, можно обнаружить что угодно, даже фигу) сюрреалистичны в силу одного лишь рассматривания «в замочную скважину» или объема: масса всего - уже сюрреализм.
Пластика Языковского хаоса - в смехотворной судьбе пустяка (крошечная картинка плюс «недостих», как он сам говорит), далее - в макро-панораме казуса, в центре которой - знак-объект - бутерброд маслом вниз или грязный ноготь с напыщенной латиницей по борту, и затем - гигантская Азбука, где в каждую букву втянута пылесосом масса всякой всячины.
В итоге застаешь себя за пристальным разглядыванием - сначала - поднятой с пола мелочи, затем, будто собственных ладоней, волшебно-сентиментального круговорота, незаметно перемалывающего вещи в язык.
Пожалуй, самое интересное в ярмарочном лоте Языкова - не буквы, а макроказусы - ведуты. На большом листе нарисован ноготь, а на нем танцуют и кувыркаются, как на льду, мелкие веселые существа, а внизу, под ногтем, мелкие бульдозеры и лебедки дружно «копают», воспроизводя прямое значение слова «подноготная». Будто отвечая копысянам, художник переживает за беспечный народец на хрупком льду - беззащитный перед неумолимыми механизмами. «Вся подноготная» оказывается грустным и бесполезным археологическим «отвалом». Большой привет славному народу Копысы. Это их работа.
Интересно: на стенде «Книги беглецов» автор присутствует лишь виртуально - видео-роликом и каталогом у монитора. На стенде Языкова - живой Языков, с которым мы и поговорили.
Откуда взялся Иван Языков?
Из Строгановки. Буквы начал рисовать еще в институте - как-то так само пошло. Я даже помню день, когда я сказал себе: стоп, хватить рисовать всякие картинки, начну-ка я азбуку делать. Были и раньше предпосылки: шрифтами интересовался, получалось работать в такой технике. Азбука сквозь мою жизнь идет, я ею везде занимаюсь, сижу на берегу моря, например, и везде хожу с планшетом и рисую...
Есть такой очень хороший художник, не помню, как зовут, ему еще премию чуть ли не Нобелевскую дали - купил корабль, и вот плавает на нем, потом останавливается где-то, разбирает корабль, делает из него скульптуру, продает, покупает опять корабль и плывет... У меня, конечно, не так круто, но что-то в этом роде я тоже представляю...
Это напоминает «Ветер вдоль берега» Ивана Максимова, а не Норштейнову «Шинель»... Давно буквы рисуете?
С 1999 года. Начал в институте, потом прервался, потом что-то параллельно делал.
Сколько уже сделано?
Двадцать. Сначала формат был 50х70, теперь 70х100.
Азбука - букварь, как правило, со значимыми «вещдоками». Что у вас в буквах?
Азбука - это перечисление, сортировка, классификация... Там масса человеческих дисциплин. Например, «Я» у меня - ярмарка языков, графем, структур, «З» буду делать о знаках зодиака, зоопарке, здравоохранении - с баночками всякими, иглоукалыванием, доктором «Айболитом». Я как представил "З" в голове, так хорошо стало... Но у меня в голове еще несколько алфавитов, о которых пока рано говорить... Есть мечта анимировать буквы, сделать видеоарт, правда, на это нужно много денег. Но сделать хочется.
Микродрамы - возврат к маленькой картинке, одной из 1000 мелочей, из которых состоят буквы...
Да, маленькие-маленькие пустяки житейские, которые происходят периодически все время в жизни, обреченные такие... Скажем, валяется гарантийный талон, и нет у него другой судьбы, как только выкинуть. Кто это еще воспоет?
Я не единственный, конечно, вот и у Ильи Кабакова есть книжка про перчатку...
У вас нет сумасшествия Кабаковских коммуналок. Скорее, тут есть, где побродить Пивоваровскому мышонку. Вообще среди графиков полно любителей чертовщины и мистики, а вы, стало быть, сентиментально-бытовой сюрреалист...
Знаете, в мире много происходит больших, глобальных, почти абстрактных и потому абсолютно чуждых вещей - войны гремят, огромные дома строятся, и кажется, что ты - маленький червячок. Но если ты погрузишься в себя, в пространство, где ты обитаешь, и посмотришь на него как на космос, то все станет по-другому.
На ваших рисунках почти нет людей - разве куклы да массы теней...
Да, я людей не рисую. Есть такая теория, например, в иконописи, что чем больше канонов, тем больше внутренней свободы. У меня тоже есть такой закон.
И криминал. Смерти тоже, вроде бы, нет в ваших историях. Есть удивительные поломки или прорастания. Как у Андерсена или Туве Яссон.
Андерсена в детстве очень любил, а Ясон не знаю. У меня есть один мертвец - муха.
Так бывает летом, когда муха бьется об стекло, а потом высыхает.
И становится графикой. Вы не поклонник «хэви-метал». А что слушаете?
Сложный вопрос... Я еще диджеем работаю и на барабане играю...Такой спокойный и меланхоличный хип-хоп: есть флейтист, трубачи.... Это на работе. А дома я стараюсь вообще не слушать ритмов. Очень люблю ансамбль «Рустави». Это просто песнопения. Люблю Баха - сочинения для виолончели. Они тяжелые такие, грустные. Виолончель - мой любимый инструмент. Хотя вот для ключа придумал рэп - как я его искал и потом гвоздиком прибил.
Все выстраивается: пустяк под лупой, затем - азбука из мелочей, а теперь - две панорамы-ведуты.
Сначала я их тоже маленькими нарисовал, потом решил увеличить. Бутерброд, упавший маслом вниз, - это квинтэссенция маленькой неприятности. Но на самом деле и в плохом можно увидеть интересное. А подноготная - настраивает на размышления о том, есть ли на свете грязь. В детстве я не понимал, когда мне говорили: вылезай из грязной лужи. Но это была не грязь, а земля... Где же грань? Когда земля становится грязью? Я столкнулся с термином «подноготная»: оказывается, это то, что выпытывалось с помощью пытки - загоняли гвозди под ногти и выпытывали подноготную. И я решил изобразить копание, рытье - под ногтем.... А сверху - лед, где существа всякие катаются - легкие, как пылинки, и не чувствуют опасности, что лед может треснуть... Я про себя еще не решил, надо ли всегда вскрывать правду-матку... приоткрывать скрытую завесу, как в фильме Сталкер Тарковского,помните? «Я копаю истину, а в это самое время с этой истиной что-то такое происходит, что выкапывал-то я истину, а выкопал в конечном счёте сами знаете, не скажу чего... Смысл произносимого тает, как медуза на солнце. Видели когда нибудь, наверное...»
Сказки сочиняете?
Бывает, но все это больше для домашнего чтения.
А где учились барабанить?
Дома, на подушках. Я мечтаю о таком акустическом концерте: бьешь по датчику, и он посылает синхронный сигнал пистолетам, автоматам, петардам, бомбам разным - где-нибудь на полигоне. Разучить вальс или что-то еще знакомое и сделать сначала одну репетицию, а потом - концерт!
Учитывая знакомые вальсы-фокстроты, это будет такая вселенская микродрама? Буря в космическом стакане?
Пожалуй...
Кажется, что именно из земли Копысы растут цветы Языковских вавилонов. Мертвая книга - не "Книга Мертвых" - она лишена тонкого тела и может прорасти лишь обратно, из земли, книгой живой. Живая книга - не "Книга Бытия", она соткана из потерянных вещей. Можно сетовать на копание копысян и кружева «языцев»: художники явно избегают Дантовых сфер, оставаясь намеренно «здешними». Но ничто не мешает расширить труд работников Худграфа до "Божественной Комедии". Есть любимая оболочка - свитки, ковчеги, литеры, ведуты. Есть склонность к дизайну пространства и страсть порвать со временем. Есть встреча, наконец. Не подкопаешься и не удержишь.
02.04.2012
Еще статьи по теме
- Лаборатория дизайна - 22.11.2007
RSS
Комментарии
Написать комментарий