Обратная сторона двойной перспективы

Японская «Двойная перспектива» вызывает в памяти два пассажа из книги Владимира Малявина «Китай в XVI-XVII вв.: Традиция и культура». Поскольку Япония многое заимствовала у Китая, пассажи легли на структуру выставки «фантазия-реальность» как тушь на бумагу.

Первый звучит примерно так: в 17 веке, когда европейцы ступили на китайскую землю, китайские живописцы не желают перенимать и не ценят европейского «реализма». Оказалось, что реализм составлял низшую ступень китайского живописного канона, который учил рисовать похоже, визуализировать символическое (скажем, души предков) и, возвращаясь к реальности, вдохновенно отображать момент ее трансформации. "Отсталая" страна очутлась «в авангарде» философии и искусства.

Другой пассаж касается уже судьбы самого канона. Казалось бы, тем, кто внимает «Книге перемен», принадлежит будущее, однако, здесь китайских живописцев ждал последний парадокс: "будущего" не было. Один художник даже в отчаянье избил себя, увидев, что его экспериментальный, революционный пейзаж -  те же самые «горы и воды», что рисовали за много веков до него.

В принципе, то же самое происходит и сейчас, когда на дворе уже contemporary. Тенденция особенно заметна, когда зрителю не удается за созерцанием искусства забыть себя. То есть, когда удивляться особенно нечему.

Открывшаяся недавно на двух московских площадках выставка современного японского искусства обошлась без шедевров (громадного пластикового сан-боя можно считать самой веселой насмешкой над катарсисом). И вряд ли она станет событием для искушенной артистической Москвы. Тому может быть несколько причин: габариты площадки, явно сдерживавшие масштабы творчества ряда художников, трудности финансирования-транспортировки, слабый отбор, оставивший за бортом гениев... Впрочем, точно так же выглядят и фестивали национального кино: репертуар «принимает» посольство, у которого свои интересы и приоритеты.

Но есть у подобных проектов одно преимущество: они погружают в национальную культуру по самые уши: помнится, после 12-часового просмотра фестиваля японского кино, я пришла к парадоксальному наблюдению: если Билу Мюррею для успешной игры в «Трудностях перевода» надо было дожить до мудрых голливудских седин, то в средненьком японском фильме его проблемы решает простой статист. То есть, там, где Мюррею приходится «давать» Станиславского с Брехтом, японскому мальчишке достаточно шевельнуть пяткой - он так живет.

С таким же чувством я как-то отсмотрела на фестивале рекламы дюжину китайских рекламных роликов. Ощущение было двойственным: ничего оригинального в плане рекламного языка  - все было «слизано» с западных образцов, но сами инсайты потребления кроссовок, стиральных порошков, моющих средств и прокладок были настоящим коммуникативным прорывом.

Внимание к контексту, жизнь и управление контекстом впитываются на Дальнем Востоке с молоком матери, и то, что наработано западными «дюшанами», живет здесь на уровне инстинкта. Поэтому рассматривать тонкие проявления этого инстинкта зачастую едва ли не интереснее, чем восхищаться креативными изысками.

Вот и «Двойная перспектива» - прежде всего, выставка «японскости», мотивов и технологий общения с реальностью. Правда, в таких случаях в качестве куратора должен быть либо японовед, либо японолюб, дабы вывести контемпорари из природы этноса и не дать критикам повесить нос. Но где их возьмешь? Молоденькая кураторша с русской стороны бегло прошлась по верхам развешенных релизов, и с явным облегчением сбежала. Японские гости много смысла не прибавили, на то они и японские гости, чтобы улыбаться. Выставка оказалась без гида, и посетители, ехидно отметив отсутствие выносящих мозг Икеды-Курокавы, пошли фотографироваться под "малышом" Кендзи Янобэ, под которым символически открыл выставку наш гигантоман Зураб Церетели...

Формула двойной перспективы, если думать не столько о структуре выставки - реальное (Ермолаевский)/ фантастическое (Гоголевский), сколько о национальной интерпретации того и другого, представляется мне в виде оптической мутации: всякую реальность японцы видят как распад, а всякую катастрофу - как игру. Наблюдая мир как хаос, они воссоздают его как вторую реальность, пригодную для существования, а не преодоления и, тем более, устранения.

Все это и любопытно наблюдать у японских художников, какими бы наивными и устаревшими ни казались те или иные опусы. Скажу больше: историческая линия, проведенная от «шестидесятников» Йоко Оно и Кисио Суга - тонкий и флегматичный минимализм форм, звуков и действий (будь то деревянные инсталляции, срезание кусочков платья или одинокий кашель в тишине) - не что иное как перекодированные хайку и живописные каноны. И не факт, что Марина Абрамович по радикализму «обскакала» Йоко в перформансах (выставка дает возможность сравнить проекты художниц, посвященные 11 сентября). Просто одна имеет в виду казнь, другая - умирание. Если при этом вспомнить китайскую казнь ртутью, можно увидеть и в ней попытку изобразить облетающее по осени дерево. Припомним недавно приезжавший к нам и шлем самурая, выполненный в виде косточки персика, да и много чего еще...

Солнечный малыш Кендзи Янобэ - очередная Годзилла. Вспомним: прежде, чем соорудить громадного ящера-робота, японцы спелись с Годзиллой живой. Янобе уникален не тем, что в детстве был впечатлен демонтажом большой ярмарки игрушек, а тем, что блестяще, по-японски, после реальной катастрофы в Фукусиме и с выходом в индустрию игрушек, дейиле и фейерверков отрабатывает тему Апокалипсиса, с которой Япония знакома, как никто другой, начиная с Хиросимы, а в философском смысле - наверное, с Лао-Цзы.

Сан-бой, возможно, претендует нынче на символ национального бренда и отсылает не только к Годзилле, но и спасителю-Будде (фигурка Будды путешествует и по одной из фото-серий выставки). Один из  многочисленных родственников "малыша" запатентован как «спаситель детей» и выпущен игрушкой для маленьких японцев, а в Россию он приехал с небольшим семейством - двумя братишками и беременной мамашей с собачкой. Вся родня - нечто среднее между радиоактивными мутантами, личинками насекомых и защитными гравицапами - явная и несомненная дань и цветущей в Японии роботехнике, и самурайской культуре выживания в невыносимом, и культу трансформаций, восходящих к появлению жизни на Земле. Экспозиция на Гоголевском - лишь капля в море изобретений Янобе: его сайт yanobe.com - настоящий улей оживших «бродячих замков» Миядзаки - интерактивных игрушек, реагирующих только на детские голоса (но вспомним, с кем нашла общий язык Годзилла!) и имитирующих защитные панцири и механизмы на все случаи жизни, даже на случай модного показа (здесь Янобе сотрудничает с легендарным Иссе Мияке в проекте с символическим названием «Королева-мать»:

Из панциря-утробы рождаются фрактальные покровы-взрывы, в которые одеваются современные «мадам-баттерфляи», и сей источник жизни абсолютно противоположен другому катастрофическому наряду - шахидскому облачению смертниц, «дочерей Аллаха», не склонных шутить. Их москвичи могли наблюдать на выставке Джона Кина «57 часов в театре», сделанной по видеоматериалам теракта на спектакле «Норд Ост» (novayagazeta.ru/arts/29406.html).

«Дитя солнца» - не единственный персонаж Янобе, среди его братьев есть и ULTRA-BLACK SUN.

Если бы его привезли в Москву, понадобился бы не чистенький зал на Гоголевском, а какая-нибудь заброшенная пром-зона. Интересно, что художник посетил Чернобыль и в фотографии разрушенных интерьеров Припяти поместил своих «выживанцев».

Но когда я с затаенной надеждой спросила, не сделан ли сан-бой из химически стойкого пластика (а вдруг его можно поставить на Фукусиме в качестве оберега?), мне ответили, нет, это просто игрушка. Другие родственники малыша замечены на японских праздниках в качестве гигантов-фейерверкеров.  Мгновенный ереход из хтонически-ужасного в попсово-игровое  - странно и диковато для русского ума, достаточно сравнить творчество Янобе с недавним  - благоговейным и ритуальным проектом Антона Ольшванга в ГТГ, посвященным трагедии на Фукусиме.

Гуляя по выставке, я подумала: секрет феноменального спокойствия и взаимовыручки японцев в тяжелые дни, возможно, -  не столько в силе духа или в субординации. Для этих людей просто не существует такой глупости, как «конец света». Поэтому так органично ложится на правое полушарие мозга вставленная в Ермолаевском вполне себе средняя сюжетам и приемам, но неизменно выразительная и композиционно талантливая японская фотография.

Кстати, Ольшванг тоже посвятил было проект Чернобылю, но случилась Фукусима. Видимо, в качестве бессознательного апокалиптического «алаверды» придется рассматривать серию работ японских художников, посвященных тоталитаризму, в том числе, и нашему. Кажущийся намеренный и куда как  устаревший китч оборачивается знаком восточной вежливости. Одно название проекта Якимаса Моримура чего стоит: с одной стороны - «реквием» (и тут Япония - часть демократического "Запада",  с другой стороны - абсолютно аутентичное -  «Времена страсти». Совсем как наш Мамышев-Монро, художник выступает в роли Мисимы, Ленина и... Чаплина в роли «Великого диктатора». Однако в остраненности Моримуры нет русского сарказма, истерические монологи напоминают  нарочитые кино-опусы ранних сюрреалистов, а бутафорский Владимир Ильич, поставленный в реальную массовку из японских бомжей (!) рассыпает над ней нечто белое - то ли радиоактивный снег, то ли крошечные листовки, то ли лепестки белой сакуры... (не удивлюсь, если это привет нашим белым ленточкам и одновременно длинной выдержке японских фотокамер. Кстати, блаженная пуантилистка Яёи Кусама на выставке присутствует тоже). Всплывающие титры с описанием диктатора выглядят диагнозом сезонной аллергии. Вот и весь "соц".

Аномалии, приступы, осадки не только не страшны, они даже не досадны - поди разберись, мешают ли вертолеты и парашютисты американских ВВС хризантемам и драконам на кимоно Юкен Теруя и так уж ли раздражает поющая глиняная голова Буша молодую парочку, каждый день возделывающую ее, как собственный садик? Веселая и агрессивная анимация Тадасу Такаминэ - ключ к пониманию недавней рекламной кампании, приучившей японскую молодежь к жеванию жвачки Fit's групповыми танцами на одну и ту же дурацкую мелодию. Переживать за Японию не надо: мыслящая длинными, тектоническими циклами страна "пережует" и это.

Даже кредо циничных провокаторов-технофобов Dumb Type - сломать японский дух развлечений и оголтелого потребительства -  оборачивается - в моих "русских" завораживающим сном: снующие по супермаркету с корзинками м- и ж- особи прекрасны, как карпы в прозрачном пруду. Нам привезли лишь видеосъемку, и тут всплывает еще одна особенность японскости - фрактальная безразмерность.

Понятно, что грандиозное театральное зрелище коим является перформанс, было бы куда интереснее, но игровое сознание японца легко рулит минимальным пространством. Полюбопытствуйте, что выделывает с тенью другой художник - Такаси Исида у себя дома geocities.jp. А в России у него куда более скромный проект, зато объяснительная какова!  «Я волновался, что за месяц не смогу создать произведение, по насыщенности равное «Гештальту», на которое ушел почти год. Однако, когда я пришел во галерею, беспокойство мое исчезло. Лучи света уже нарисовали на стене зала прекрасную картину. Все, что мне оставалось - это обвести ее». Наш уважительный жест японцу - дырка в потолке, где он и устроился.

И, конечно, не мог не прийти на ум Андрей Монастырский, признанный мэтр "русского дзена". Правда, тут же стало очевидно: для совершения «коллективных действий» никуда ехать не надо. Вожделенная пустота, которую искали адепты КД, абсолютно лишена иронии: разрывы на сетчатке можно сделать из скотча, а сама травма станет изящным калейдоскопом, как, впрочем, кашель Йоко Оно - звуковой икебаной. Вместо «гор и вод» - шланги с водой, ведро и ванна - все это работает по закону экранирования, хорошо отработанному в диалоге китайского сада (отсылаю к упомянутой книге В. Малявина). И все это можно сделать дома, не отрываясь от классических жанров - живописи или скульптуры. В этом смысле деревянные существа Идзуми Като - просто удар Дюшану ниже пояса: «В момент создания скульптуры происходит дружеское общение с миром, в то время как картина, кажется, находится с ним в конфронтации». Дружеское общение со скульптурой или портретом неизбежно и в течение веков рождает мутантов, достаточно наведаться в китайский и японский залы нашего Музея искусства народов Востока и посмотреть на деревянные фигурки даосских святых.

На выставке полно злобных детишек и уродцев восточной и западной ориентации,  есть даже нечто вроде «Барби» с протезом (в здоровом виде сидящая на дереве девчонка - просто жуть). Но приглядевшись, находишь все те же капли воды из Хокусаевой волны, первые земно-водные организмы, или «тысяча дружественных бактерий», если говорить языком Danon.

Микки-Маус писателя-художника Харуки Мураками тоже враждебный и гадкий, как и смайлики на его же ширме, но вглядишься,  Микки как Микки, только раздухарившийся японец. А штурмующие высоту американские солдатики при ближайшем рассмотрении уходят в пустоту, да еще и шагают в противоположных направлениях. Тут же и вспомнишь финальный кадр автобиографического фильма Такеши Китано «Ахиллес и черепаха», где киношник-художник, вернее, все, что от него осталось, застывает в уморительной апокалиптической позе. «Двойная перспектива» выявляет еще одно измерение привычной нам contemporary-апокалиптики - рыночную. Нет смерти - нет рынка смерти. Есть рынок игры. Вот так, играючи, можно покончить и с самой игрой. В лучшие для искусства времена.

 

Все это, во многом, повторяю, наивно и ретроспективно но нафталин тут - психотропное благовоние. Сама традиция сочетает космический технократизм и воображение с тонкой перцептивностью, доверием и почтением к телу Вселенской Впадины, мыслимой как демиургический декупаж. Японцы режут фотографию, чтобы вставить туда фонарик и получить волшебный эффект. Они «лепят» трещину на деревянной скульптуре. Они делают изготавливают (а не собирают на помойке!) кучу логотипов и строят из них города-навигатор. Они ловят сачком крыс у подвала и воспроизводят их в игрушечном коллективном автопортрете, утверждая, что никаких традиционных крыс не имели в виду. В японском искусстве как-то не остается места мусору и редимейду - он тоже  оказывается продуктом творения. А не полураспада, как это принято думать у нас. У взрослых русских. А не у детей японцев. Дети с рождения владеют искусством сверхмедленного наблюдения за летящим по комнате самолетом. Деревянная маска «Но» мрачна лишь когда смотрит вниз. Но стоит приподнять ей подбородок, как она рассмеется.