Идеальный срез

О феномене Пикассо - художника и бренда - наш разговор с Алексеем Петуховым, старшим научным сотрудником музея и куратором выставки.

Меня поразило обилие на выставке женщин в интересном положении. Как вы думаете, это мода на пренатальное воспитание или все же они знали, куда идут? Морщинистые старички с аудиогидами и выпуклые животы с распахнутыми глазами - это как две доминанты Пикассо - ломаная графика «конца» и иннервированные округлости «начала» - аудитория буквально представляет собой фрагменты кубизма и сюрреализма...

Я тоже заметил. Это просто фантастика. Но, вместе с тем,  Пикассо -  один из самых биологически активных, витальных художников ХХ века. Его искусство синонимично жизни и жизнелюбию.

В пресс-релизе подробно перечислено то, что мы увидим на выставке. Расскажите о том, что мы не увидим на выставке и почему.    

Мы привезли то, что художник не хотел продавать, что оставалось у него в мастерской не только как память (например, фотографии  работы над «Герникой»), но и, самое важное - как часть его внутреннего мира. Эти произведения - вещи Пикассо в прямом смысле, его спутники. Вещи, с которыми он не собирался расставаться до конца жизни. Коллекция парижского музея -   максимально полный личный архив всех его экспериментов. Некоторые из них не предназначались для посторонних глаз, некоторые были, быть может, тупиковыми для Пикассо и не получили продолжения. Но все это - мастерская, творческая кухня. Коллекцию же Барселонского музея Пикассо сам отбирал для подарка родному городу. Там - торжественная презентация. Здесь - идеальный срез.

Вот и «Авиньонских девиц» нет, зато есть целый зал с африканской энергетикой и  мыслями по поводу...

«Девицы» были проданы почти мгновенно, это абсолютная демонстрация, манифест, итог.  Точно так же, как и «Герника» - настоящая политическая акция.

Политика политикой, а глядя на фрагменты из «Герники» с балюстрады, невольно замечаешь перекличку с древнегреческими  сценками на фризах под потолком...

Это дизайнерский проект Бориса Мессерера, правда, до конца не реализованный: первоначально считалось, что восшествие на выставку будет традиционным, по розовой лестнице, снизу вверх, и он специально «кадрировал» «Гернику», чтобы шествие соответствовало пластическому рисунку картины. Вы увидите - все фигуры соответствуют лестничным маршам, площадкам, началу, концу движения, сейчас этот замысел меньше читается, потому что по розовой лестнице спускаются. Это последний аккорд выставки. Но завершая движение, нелишне будет оглянуться назад и посмотреть, как монументально все выглядит.

Выставка создает удивительное впечатление нескольких прожитых жизней, к которым Пикассо, безусловно, возвращался, как, скажем, скульптура «Человек с ягненком»  - к картинам «голубого периода», но, которые, тем не менее, выпиты художником до дна. И он всегда любил говорить о своей независимости от внешних влияний и жизненных обстоятельств - чего стоят только его бронзовые женщины-носы или отрисованные по фотографиям портреты балерин с громадными руками-ластами.... Знаменитая фраза - "Всякий раз, когда я хочу что-то сказать, я говорю в той манере, в которой, по-моему ощущению это должно быть сказано"...

И все же Пикассо - дитя ХХ века. Что в искусстве принадлежит его безусловному авторству?

В эпоху авангарда - в начале ХХ столетия, происходит бурное рождение всяких «измов»: их кто-то изобретает, они разрастаются, потом  вдруг возникает что-то новое и все перебегают туда, создают конкурирующие направления - симультанизм, футуризм, кубофутуризм и так далее... Приобретая подражателей, направления мутирует во что-то иное. Пикассо изобретает кубизм. Но его же соавтор Жорж Брак - значительно более рафинированный, расчетливый, холодный мастер. А Пикассо страстный. И его страсть, пожалуй, остается в кубизме одинокой, потому что, в конце концов, кубизм становится просто изысканной, импонирующей зрителям динамичной игрой, а Пикассо в этих вещах очень быстро разочаровывается.

Возможно, это и привело его к неоклассической манере (он становится «неоклассиком» одним из первых - в 1916-1917 годах, после чего новая манера захватила всех авангардистов).   Для Пикассо она -  в какой-то степени отражение  поворота в биографии  - из маргинала и скандалиста он превращается в коммерчески успешного, востребованного, фундаментального мастера, героя светской хроники.   Увлекается Дягилевскими балетами. Неоклассика для Пикассо - знак безмятежности, но публике это страшно нравится вот, мол, даже отец кубизма остепенился! Разумеется,  Пикассо может нарисовать всего две линии и вложить в них максимальную энергетику. Но именно здесь - сначала в кубизме, затем в неоклассике он и, что называется, задает массовую моду. И после этого начинается слом  - он отвергает и то, и другое, бросая перчатку публике (я достаточно заработал, чтобы больше не обращать внимания на свою социальную роль).

Пикассо стали дразнить - мол, отец кубизма стал приемным сыном сюрреализма. Но и в сюрреализме Пикассо представляет внестилевую линию - более свободную, страстную, говорящую через головы догматиков напрямую с обществом. В конце-концов, он к этому и приходит - в начале 50-х, создавая  свои кричащие «военные» вещи - пожалуй, самые искренние, которые в истории останутся как свидетельства подлинных  людских переживаний. Какой Пикассо сюрреалист? Сюрреалисты рассудочные, они всегда сдерживают собственные комплексы, а Пикассо их переживает и без каких-либо ограничений выливает на холст. У него нет свойственной сюрреалистам литературщины, словесной шелухи. Вот он встретил прекрасную девушку, на пляже с ней тайком встречался и создал наиромантичнейшую картину. А где, скажите, романтика у сюрреалистов?  У Пикассо эти странные, деформированные «капли» всегда наполнены эмоцией, переживанием.  Если это пляж, там всегда будет свежий ветер, если это комната - то спертый воздух, если это пластика, она всегда будет накладываться друг на друга в какой-то своей витальной, внутренней жизни...

Мне кажется, что в поздних работах, в сочетании фрагментов сюрреализма и кубизма, Пикассо достигает такой архаической амбивалентности, и чем далее, тем более, освобождаясь от влияния «измов», он будто концентрирует в себе нечто и вовсе внестилевое  - открывает свою какую-то праматериковую Гондвану....

Безусловно. У Пикассо есть тонкое понимание доисторических, неевропейских культур, к которым приглядывалось искусство авангарда и которые стремилось по-своему   пережить. От поздних работ Пикассо остается ощущение дискомфорта от искусства, мучительной инициации, преодоления, кажется, что рука художника двигается с трудом. Это военные работы. И есть наоборот, свобода и раскрепощенность детского рисунка - в «домашних» вещах.

В залах постоянно слышны разговорчики: то девицы начинают думать и гадать, где у нарисованной модели «что» и, насчитав нужное количество отверстий, успокаиваются, то юноши громко заявляют друг другу «я, конечно, не искусствовед, но...», то тетушка из администрации с сердцем скажет - «А козу надо на ВДНХ!»

То, что эти вещи апеллируют к живому общению, особенно к смеховому диалогу - на самом деле являются спусковым крючком, включающим не искусствоведческий, сухой, а жизненный голос. Это то, что в них заложено. Пикассо - игрок, он всегда задействует какие-то не формальные, а человеческие категории. С ним хочется спорить, шутить, играть, прикалываться, издеваться над ними...

Между прочим, искусствоведы тоже оказались втянуты в разговорчики - от одного я услышала, что, мол, «голубой период» - понятно, «Герника» - тоже, но зачем же рисовать  «Завтрак на траве» - по Мане и другие обращения к великим полотнам и мастерам Многим они кажутся эдаким трэшем в духе Вагрича Бахчаняна...

У Пикассо вообще диалог с великими мастерами длился всю жизнь. Этому была посвящена прошлогодняя выставка в Париже. Пикассо каждый год, каждое десятилетие переосмысливает опыт предшественников. Эти крупные композиции позднего Пикассо я связываю  с переживанием самого импульса рождения искусства - как возникает образ, создается композиция. «Как это было бы у меня, будь я Веласкес?» - своеобразное перевоплощение художника в художника. Но для меня более ценными и искренними кажутся не эти пышущие вкусными мазками, грузные полотна, которые можно было бы сравнить даже с работами Церетели,  а трепетный графический «Портрет художника», который несет в себе явную аллюзию на Рембрандта. Он завершает экспозицию.

Вы имеете в виду  неоконченный портрет, который Рембрандт развернул лицом к стене?

Да.

Что же касается критики вообще, то первая работа о Пикассо, как это ни странно, была написана русским эссеистом и философом Иваном Аксеновым.  Материалом послужила коллекция Сергея Щукина - ранний и зрелый кубизм. И вот, в духе русского космизма. Аксенов написал о Пикассо как о тотальном разрушителе и ниспровергателе основ. Так и застыл Пикассо в остановившемся кадре русского авангарда. Забавно, что когда Аксенов писал свою монографию, Пикассо уже давно играл с неоклассикой.

Довольно долго за Пикассо записывали и документировали, что он охотно поддерживал, так что накопился целый пласт апологетической и документальной литературы.

Конечно, сейчас, со времени создания музея в Париже, то есть с 1980-90-х годов, все это выходит на иной уровень, происходят крупные выставки, такие как «Пикассо и мастера», «Пикассо и Матисс» (художники явились своеобразными полюсами искусства ХХ столетия - энергичным и элегичным)...

И теперь Пикассо полностью открыт  для обозрения.   А удалось благодаря этому открыть нового Пикассо?

Как ни странно, нет. Пикассо не жил какой-то двойной жизнью. Другое дело, что сам ХХ век, который этот художник целиком прожил и отразил в себе и своих работах, становится музейным экспонатом. В этом смысле ценность Пикассо только возрастает. Лучшего образа века в его самых напряженных узлах просто нет. Пережив две войны и впитав все, чем дышал человек ХХ столетия, Пикассо дает нам возможность чисто и искренне пережить то, что попробовал сам  - радости, страхи, надежды...

Надо сказать, что у наследия художника счастливая судьба...

Более чем. Пикассо  ни в коем случае не принадлежит к категории «отверженных».

А не показал ли он путь в мир востребованности? То есть, чтобы быть нужным миру и веку, нужно просто максимально совпадать с жизнью, суметь протащиться по ней телом и душой?  Или все же хороший пиар не повредит? Вопрос не только для рекламистов...

В Пикассо совпали две вещи: масштаб личности и яркость акций. Конечно, можно представить его жизнь как сплошной пиар-проект, но пиар - вещь рассудочная и холодная. Пикассо же на собственной личности, собственном темпераменте выстроил культуру почитания себя - пристального слежения за всем, что он делает. Я думаю, что общество хотело увидеть свое отражение в произведениях Пикассо, им нужно было это зеркало, чтобы посмотреть в него, ужаснуться или обрадоваться, испытать одновременно страх и наслаждение.  И эта культура существовала долгие годы в неизменном виде.

Пикассо ярче французских художников отразил и крушение мира после первой мировой, и радость покоя и любви. Такую космичность и дар предвидения чувствовали многие, и это привлекало внимание. 

Это напоминает мне недавнюю выставку «Никита Хрущев и его время» в Манеже, когда понимаешь, что экспозиция - чистый пиар-ход, а содержание зашкаливает за формальную «связь с общественностью» - именно из-за тесной, почти телесной связи Хрущева с обществом. Что и оправдывает факт повторного вступления в Манеж уже в виде фото-героя.

Да, удивительно, что от множества катаклизмов ХХ века у людей должно было бы снести крышу в плохом смысле. А ее снесло в хорошем. Я имею в виду весь этот общественный проект, который мы называем Хрущевской оттепелью. Я поражаюсь, насколько легко дышится в тогдашнем искусстве, в кино...   по сравнению со  сталинской эпохой.

Пикассо - тоже своего рода оттепель. Ведь и ему - несмотря на вполне достаточное признание в интеллектуальных кругах, зачем-то понадобилось делать керамику или тиражировать дешевые копии своих работ - для народа...Можно было бы ограничиться фантастическим редимейдом, который он создавал для себя, а он заделался эдаким народным уорхоллом-не уорхоллом... но лавочку открыл.

Это было совершенно органично для Пикассо. Он был коммунистом, но опять же, не в железном русском стиле, а вполне искренним и открытым.  - Как это народ не может купить мою картину?  - И Пикассо делает ход конем: находит себя в дизайнерской сфере. Не забудем, что послевоенный период -   время массового увлечения художников дизайном. Матисс, Леже... И здесь также важно отметить: Пикассо не рассчитывал пиар-ходов, что-де для связи с народом мне не хватает такой-то деятельности. Он просто купил старую мастерскую, подружился с пожилым мастером, стал ему помогать, за ним потянулись другие...Его вещи теплые, фактурные - глина   оказалась родной для Пикассо.

Как и  Испания. На мой взгляд, он так и остался испанцем. Я не имею в виду тавромахию, а просто так чувствуется. А что думают по этому поводу испанцы?

Это поразительно! Для испанцев Пикассо - национальный, народный художник. Они сейчас, пожалуй, больше всех посещают выставку. Только и слышишь - «Испания и Россия», «Пикассо и Россия». Они все время, как магнитом пытаются притянуть Пикассо к  родине. Вернуть его. И уже в Испании использовать его фигуру как стратегическое оружие в эстетической дипломатии. Пикассо  для испанцев - посол национальной культуры, примерно как Гоголь - для украинцев. Как это ни забавно. Францию мы в разговоре с испанскими журналистами вообще не упоминаем, чтобы не обидеть.

Вот ведь чудеса, достаточно спонтанной практики вселенского переживания, чтобы обрести статус национального героя отдельно взятой страны...

Да, причем, если бы Пикассо не уехал в нагретый и пропитанный искусством Париж -   место, где искусство действительно было космосом, он никогда бы не стал Пикассо. Никогда.